Нас пугали и давили на уши пионерскими горнами, и ничего, мы выжили, забыли школу, а музыка осталась с нами. Выжили. Даже тогда, когда на линейках стучали барабаны и выносили красные знамена. Бум — бум — бум. Мы выстояли.
Мы пережили даже «Красная армия и черный барон», пять раз кряду «шагом марш».
Комбинацию «маршевого шага и песни» придумал наш военрук. Дядя любил военные уставы, разборка автомату Калашникова на время и маршировка «под музыку». Мы выстояли и пошли в «каптерку» ставить на проигрыватель «Минск» Boney M. Мама Васи Циркуля работала в гастрономе и немного мухлевала майонезом и шпротами. Все ради того, чтобы купить дефицитный Boney M. Циркуль был наш неформальный лидер и за это его любила Анжелика Кривая и завхоз. Завхозу Вася Циркуль поставил «Золотую осень» и тот отдал в аренду свою «каптерку».
В старших классах этот кабинет стал комнатой для репетиций школьного ансамбля. Его стены слышали официально разрешенные и напечатанные в журнале «Кругозор» Smokey, Boney M и ABBA и, конечно, битлов. Официально непризнанные, но услышанные по магнитофону «Маяк» были Eagles со своей «Гостиницей Калифорния». Староста класса Валера Маковник «написал» к этому шедевру свой текст.
Маковник был наиболее грамотен по английскому. Из его перевода выплывало, что речь идет «о чудаке, который застрялся в телефонной будке и не может оттуда выйти, потому в его воображении эта гостиница». «А к чему здесь Калифорния?» — спрашивали мы. «Действие этой песни происходит в штате Калифорния» — объяснял Маковник. Не знаю, как там с телефонными будками в штате Калифорния, но эта песня была номер один, когда мы заказывали «медленный танец» на наших школьных огоньках. «Гостиница» выдерживала конкуренцию даже с трагически подростковым «Астанавите музыку», потому что, к сожалению, «с другим танцует девушка мая». Но все это было потом.
Мы прошли фазу детства и наступила юность, когда нам на голову упала «Стена» Pink Floyd. Но это было потом. Сначала были сладкие итальянцы с заплаканным и пьяным Пупо. Чаще него на дискотеках звучали только мадьяры из Neoton с их хитом «Марафон».
Нам повезло. Нас поднимали утром и вкладывали в кровать под звуки Electric Light Orchestra (кто не помнит их «Ticket to the Moon»). Но и это было позже, в колхозе имени Карла Маркса. Нас загнали собирать помидоры на безграничных полях Николаева партия и родной ректорат. У нас в палатке был кассетный магнитофон.
Мы выносили его и порой ставили на штабеле ящиков. Наш «камандир» такой музыки не любил и пришлось магнитофон из ящиков забрать.
Наш «командир» любил петь под гитару. Вечером, выпив из поллитровой баночки абрикосового самогона, он затягивал балладу к слезам печали о «том пацане, которого не дождались из армии».
Но это было потом. Намного позже. Потому что сначала, с самого начала, была музыкальная школа, где перед вступлением мы, ученики четвертого класса средней школы, прошли «тест на слух». Простой толстый дядя, потом оказалось, что то сам директор, сел за пианино и начал отстукивать ритм на покрышке обычным карандашом. Кто повторил этот ритм, того приняли.
Не знаю для чего, возможно, чтобы поднять настроение тем, кого забраковали или просто, чтобы показать, насколько красивой может быть музыка, этот толстый дядя с внешностью «начальника Жэка» открыл покрышку пианино и начал играть. Не сразу, медленно все, что происходило вокруг, стало на свои места. Неудачники перестали вытирать носа и сморкаться в рукава.
Родители громко разговаривать и ссориться со своими детьми. Даже мухи перестали драться об оконное стекло. Все слушали музыку. Она накатывалась на нас, буквально волнами.
Какая? Не знаю. Сейчас по памяти можно сказать, что это был Шопен. Собственно он, Шопен и был сначала. После него мы уже не относились к музыке как к урокам рисования и физкультуры.
Этот простой грубый мужчина поставил ее на пьедестал нашего почета и увлечения.
А затем она уже всегда была с нами. Разная.