Мы знали, что когда-то начнут происходить: звезды рока первой величины начнут умирать не в 27 лет от передозирования, не в 40 лет от руки маньяка и даже не в 45 от СПИДа, а естественно – от старости.
Нет, конечно, первые предостережения были, но все где-то на периферии.
Немногим известен Оттис Рединг, Джон Филипс (который Mamas and Papas – это вообще прошло мимо нас), Линда Маккартни, в конечном итоге (но сама же она звездой не была), и много классных инструменталистов, которые оставались в тени своих фронтменов.
Отход этих людей, как это жестоко не звучит, легче было истолковать не биологическими, а творческими причинами: они были недостаточно талантливы, настойчивы, ярки, они не могли собирать стадионы – и поэтому угасали.
Ведь рок-звезда, если называть вещи своими именами, – всегда энергетический вампир. Я не люблю всей этой дешевой экстрасенщины, но от нее не убежишь. Настоящий рок-сейшн – это обмен энергиями невероятной интенсивности. Вопрос честности самого рокера-шамана: отдавать ли ему назад в зал собранную энергию, забирать ли всю себе?
Из-за того, что постоянно собирает стадионы, и скачет Мик Джаггер петушком по сцене (и по кроватям) уже более 40 лет. Через это Пейдж и Клептон постоянно заявляют, что чувствуют себя спокойно и уверенно только на гастролях. Да и постоянно концертирующий Маккартни чувствует себя прекрасно. Его хит – Freedom – подтвердил, что он в прекрасной творческой форме.
Смерть 58-летнего Гаррисона, ровесника Джаггера, между прочим, под этим углом зрения вполне понятна. Он вампиром быть не любил и не хотел. Он не делал больших концертных туров и не выпускал шлягерные альбомы. Едва не единственным его большим проектом был грандиозный благотворительный “Концерт для Бангладеш” 1971 года – задолго до Live Aid Боба Гелдофа – и выпущенный вслед за ним тройной альбом. Даже основанная Гаррисоном фирма звукозаписи называлась “Темная лошадка”, Dark horse. Его интересовали более тонкие, духовные материи.
Об оппозиции у “битлов” писали многократно. Грубый Джон – дипломат Пол. Приземленный Ринго – мистик Джордж. И так без конца, по кругу.
В этом вращении первоэлементов, из которых, как Земля на пятый день творения, складывалсся “Битлз”. Старр был ритмом, Маккартни был плотью – как не крути, именно ему принадлежат те три-пять битловских песен, которые первыми приходят в голову, Леннон был душой – именно он сделал обычную музычку для субботнего вечера, которым был рок-н-ролл, содержанием и смыслом жизни нескольких поколений.
Гаррисон же был именно духом – тем самым, которому снятся сны о чем-то большем. И пусть это выражалось в заинтересованности, которая быстро становилась попсовыми, восточными гуру и медитациями.
Для Гаррисона это никогда попсой не было. И об этом – самые известные его песни: Something, My sweet Lord, Сloud #9.
Я сказал “дух”, но не нужно также забывать, что, в первую очередь, Гаррисон был плотью битловской музыки в буквальном значении слова. В настоящее время уже стало легендой, как худощавый молчаливый 13-летний мальчик Джордж сам натянул на гитару 16-летнего художника и поэта Джона три отсутствуют струны, потому что тот тренькав на ней как на банджо.